Решение сбежать от испанцев пришло ему в голову в первую ночь на обратном пути. Но это надо было сделать так, чтобы они его не искали, не заподозрили в измене. Тогда Тепосо придумал хитроумный план: пусть испанцы думают, что его съели кайманы. Такая комбинация могла сработать только ночью, когда, за исключением двух караульных, все спали. Появилось противоречие: Тепосо, идя на рискованный шаг, был, несомненно, очень храбрым, но темное время суток заставляло его бояться. Смелость и страх помноженные, сложенные, возведенные в степень — привели его, наконец, к нужному состоянию: Тепосо «дозрел» в решительных действиях. И тут стали мешать бодрствующие солдаты, охраняющие покой спящего отряда. Что делать? Не убивать же их! Пришло знание хищного зверя в засаде: ждать. Ждать пришлось шесть ночей, когда двое караульных, Педро Салонсаро и Диего Перейра, уставшие бороться со сном, задремали.

В эту ночь Тепосо был Хитрым Змеем. Как ловко он разыграл ночную трагедию! Здесь было все: изрытая руками земля, вырванная с корнем трава, след бившегося в агонии тела, ведущего в воду; пришлось даже пожертвовать шляпой. Но Тепосо о ней не жалел. Главное — суметь добраться до альмаеков и предупредить их о смертельной опасности.

Диего де Аран, не принимая во внимание Тепосо-Чуткие Уши, обсуждал с Раулем Кортесом планы относительно участи альмаеков. Тепосо с содроганием впитывал в себя испанские слова, походя сплетающиеся в суровый приговор детям Альмы.

Да, Альмы — теперь он знал, что именно так зовут бога альмаеков, — а не Уринагра, чей грозный образ рисовался индейцам на фоне Громкой Воды. Тепосо открыл приятную тайну — пусть только для себя, но она радостно волновала сердце и освобождала ум от прежних страхов перед злым духом. И Тепосо был горд собой, он шел предупредить белое племя. Шел на помощь.

Утром вождь мондурукусов велел снарядить пирогу и выделил Тепосо четырех индейцев, которые должны проводить его до соседнего племени.

Итак, от поселка к поселку, неся тревожную весть, не сулящую ничего хорошего их обитателям, продвигался храбрый Тепосо-Коранхо, в своих благородных намерениях, к намеченной цели.

Через одиннадцать дней, после того как он покинул вместе с испанцами Золотой Город, он снова стоял перед величественными воротами. Богиня Дила со своего ложа, казалось, благодарно улыбалась ему. Тепосо тоже улыбнулся.

Глава VIII

1

Прохлада и сумрак. Мерцающие огни светильников, оживляющие тени неподвижных жриц, — не в счет. Тонкий аромат благовонного масла расползается по ночному храму и щекочет ноздри, заставляя трепетать нежные крылья носа. И — больше никакого движения. Разве что чуть красноватые глаза с полопавшимися сосудами от постоянного смотрения в слепые глазницы Альмы напоминают о жизни легким взмахом ресниц.

От неотрывного взгляда заволакивает глаза. Бесконечная туманная дымка расползается концентрическими кругами и расслаивается. И вот у Альмы уже два лица — неясных и подергивающихся. Кажется, приходят в движение плотно сжатые губы, щурятся огромные глаза, и в который раз приходит мысль прочитать по губам, что он говорит. Еще сильнее напрягается обманутое зрение, пытаясь уловить в призрачных гримасах бога тайный смысл. От этого лица Альмы вновь наплывают друг на друга, сливаясь в одно — но в несколько раз больше; его серебристые очертания становятся реальными и живыми.

Страшно…

Но не сам лик, нависший жутковатой тенью, вызывает дрожь, а то, что находится внутри глаз. Поддавшееся на обман зрение копирует в напряженный мозг одну и ту же картину, которая не меняется никогда: извивающиеся черные отростки, словно чудовищные щупальца, вытягиваются из орбит Альмы и в нервном движении неумолимо засасывают уставшие глаза.

Уже трещит где-то внутри глазниц, и адская боль молнией поражает голову. Вырванные с корнем глаза в вихре бешеного водоворота падают в бездну.

Не смотреть!..

Беззвучный крик сотнями иголок в мгновение поражает тело. Его больше нет. Живы только глаза и несущаяся навстречу пропасть; жив чудом уцелевший пока дух. Но и его уже захватывают волны, бросая с гребня на гребень. Лишенный от природы мышц, но во сто крат сильнее плоти, и он не в силах бороться; судорожно дергаясь, погружается в черные, тягучие воды.

А те же иглы тем временем кромсают сознание.

Безысходность. Апатия. Теперь уже — безболезненная.

Но где-то внутри парализованного мозга спряталась крошечная пульсирующая жилка. И чем стремительнее падение, тем сильнее она начинает биться, оживляя перепуганные клетки мозга и плоть скрученного тела. На смену безысходности резким скачком врывается дикий, необузданный экстаз возращения к жизни. И вот, кровь уже не течет, бурлящим потоком размывает гладкое русло артерий, захлестывает мозг, ломает тело.

Назад!

Радостный крик прочным канатом вытягивает из бездонных глубин ошалевшие глаза; в таком состоянии они будут находиться ещё долго — пока не пройдет дрожь в руках, не успокоится тело. Пока, наконец, не осознают — все позади.

Странно…

Появляется досадливое разочарование — а что же там, дальше? За нескончаемыми виражами поворотов? Еще бы чуть-чуть и… Но это было бы великое знание и конец одновременно.

Успокоившиеся полушария начинают бросаться нелепыми мыслями о жалости, прерванном путешествии, выдают странную идею: отдать жизнь, но заглянуть за край. Пусть один единственный… и последний раз…

Лицо Альмы снова заволакивает дымкой: очередная бесплодная, насильственная попытка. На душе радость и зло, буйное веселье и страх — и в этот раз не удается достигнуть конца.

Но ведь когда-то это должно случиться! Когда откроется засов последней двери? Когда? Может, в этот раз?

…Вырванные с корнем глаза в вихре бешеного водоворота падают в бездну…

Олла вздрогнула, из её груди невольно вырвался короткий вскрик. Она подняла голову и увидела внимательные, немигающие глаза главной жрицы. Ее рука лежала на плече Оллы и слегка сдавливала его.

«Что с тобой? — спрашивал взгляд старшей подруги. — Тебе снова что-то привиделось?» — «Да, — мигнули покрасневшие глаза. — И сегодня это было особенно долго». Неодобрительный жест головой, и снова немой вопрос: «Тебе было страшно?» — «Страшно. Но уже не так. Наверное, я привыкаю».

2

Эта игра с Альмой началась давно, с того самого момента, когда три года назад 15-летняя Олла и ещё тринадцать девушек, прошедших строгий отбор на конкурсе красавиц города, впервые оказались у ног Бога, сменив достигнувших двадцатидвухлетнего возраста прежних жриц. Тогда Олла была на седьмом небе от счастья. Еще бы, ведь исполнять ритуал присутствия выпадал только на долю избранных! Но сидение возле фигуры Бога оказалось настоящей пыткой. Двенадцать часов без движения, без глотка воды и крошки во рту; обронить слово значило прогневить Всемогущего Альму и быть с позором изгнанной из храма. Молчать уже не семь лет, которые проходят в почете и внимании со стороны соплеменников, а всю жизнь. Потому что никто не посмеет заговорить с отвергнутой Богом, и до конца дней придется носить груз презрения.

Право разговаривать принадлежало только главной жрице — на правах жены Бога, да верховному священнику. Служители храма ниже саном, и те не могли вести посторонних разговоров, из их уст звучали только слова молитв и проповедей.

По сути, ещё ребенок, Олла, чтобы разнообразить скучный ритуал, завела с ликом Бога своеобразную игру: стала смотреть на него «внутренним» зрением, слегка скосив глаза к переносице. Альма тогда взирал на неё как бы сквозь толщу воды. Но когда Олла попыталась вернуть нормальный взгляд, Бог, словно в наказание за допущенную по отношению к себе вольность, вдруг вырос над ней, сковав холодными глазами и без того неподвижную жрицу.

Дальше начались видения, и Оллу «затянуло». Все происходило настолько реально, что девушка стала прощаться с жизнью, чувствуя, как залепляют глаза жирные брызги, слетающие со стен упругого пространства. Молитвы, слова прощения, пушечные выстрелы замедляющего темп сердца — все сплелось в один клубок отчаяния.